ПОЛДЕНЬ
Глава третья
Он приходит с белых полуден Весь в очах, как луг в медовой кашке.
Н.А.Клюев
1
Властью чуда к себе предваряя слова, На почтенном различьи, с прозором, Принимаю лицо за возможные два, Препинаюсь излюбленным хором.
И накутавшись вдоволь, последних колец Придержав элипсоидный очерк, В цирковое предкуполье вправив венец, Проклинаю одежду и почерк.
Мыловаренный край! в желтогубой пыли Сам осклизлого гада прельщаю. Дельтовидную речь различая вдали, Бесконечно прямлю и прощаю.
И хорал, и дуэт, и квадрат, и кольцо, И тем более Солнце Сиона! Словно грязь золотую бросаю в лицо, По щекам ухожу с небосклона.
А на дачной спине кастелянши глухой Ручьевидную мельницу-птицу Накрываю огромной пятнистой ольхой, Как сверчка от печи в рукавицу.
И простудную розу, на ухо слону Прикрепив, говорю: о д е ж о н к а! А когда через семь мановений засну, Не воспомню слона за ежонка.
Не грусти, полоумная бабушка-снедь, Дочка, внучка, ресница печали. Называешься — суть, а придется иметь След сошедшей с полотнища стали.
Розовеет примета. Не встретить слезьми Глубину, как стремнину грудную. Обоюдо-возможный войди и возьми Меч в молочных очах поцелуя.
Амальгама в полях, на воде и в окне Развлекла и раздвоила душу, И горит в безалаберно-белом огне То, что я никогда не разрушу.
Чья же память воздушного сада в крови Облюбует от полунаклона Зацветающий свод. Воцаренным зови От лица освещенное лоно.
2
Где, любимая, горло твое надрезается вверх, Или лилии три надрываются — не надорвутся, Различается склон и река; и внеоблачно-жирных прорех Ножевые лучи отнесут улыбнуться, Лишь размазав зеленого взгляда сурьму, Дождевое растенье, ресницу саму.
Каплю верности в радугу, в град поднебесный, В сад — свисающий сахар, в молока убеганье. Это полдень. И вслед водопада отвесный Луч, разрыва коры, не заснувший за гранью, А растянутый так же, как надрезавший воду. Это полдень, таинственно полный от роду.
Свет за нами. Подвигнется солнце немое. Отливаются волосы к сбору цветочному. А запястья и темные ноги отмою По старинному дну, по обрыву песочному. Изголяйся, гончарное кружево времени Расплывает, слепит и смеркается в темени.
Жарко мак. Но не сыпется зримый ручей В саде сна полузимнем, в жаровне. И нет В чешуе рыбьих отблесков тех же очей, Что просохли за миг в этот жар, но не в свет. Всей невстречей томимые жерла дерев Умыкают друг друга на вечный распев.
Как за рампой из собственных рук тяготеть, На восчувствии тающих зрительских мук, Точно так научаешься видеть, довлеть... И в крепленым крестом перерезанный круг, Состегнув стрекозы одинокую сушь, Умудряешься стойкости выспренних душ.
Ангел смерти в зрачке, рыбарями рыбалка верней. Ноздреватые улицы палисадов крестовых. Вдруг послышалось сладковатое: Бей! И западали красные птицы с деревьев плодовых. Артистической гласностью попаданий прямых Предваряй: «... восхотел еси жертвы, дал бых...»
И дивись, говоря на окрепшую веру: «Молодятся кровавые зерна земли, Зеленеют!» И золотом, как генерал к офицеру, Серафических крыльев палят и мерцают угли По аллеям родовых и липовых, и тополиных Радиальных усадеб. Опасений косых и козлиных
Исполняется близкое прошлое на облучке. Только стой, подступай! в заготовке смолистой Дров улов... В позапрошлой главе на крючке Те же рваные рыбы в воде каменистой, Что сыскали себя под мамврийскою тенью, Угощались телятиной на удивленье растенью.
Анна, Сарра сверкает, Цирцея за печкой слепит. Миллионному фрунту не втянуться на царство. И как будто бы вспомнили тех, кто еще не убит, Для того, чтобы действие смерти отстоять от мытарства; И пойти провожать назывные глаза в дар лучу, Словно не было чуда, и не о чуде кричу.
Полно в горнице полдня, но памятно ли? То есть той пуповины не забыть бы удушья. Самолетом расторгнуто небо, дрожат ковыли. Только вот обличает горячая ясность старушья. Морозильные призмы гремят, словно в связке ключи. Память падает в реку, а я ей кричу: «Не кричи!».
И бегу подчиняться на встрече дневальной с тельцы, Словно в край роковой, восковой соглядатай-блажник. Но уже с полуполдня купили немые купцы; И куражусь: умолк очевидный родник. В тло ладони, песок зачерпнув на разброс, — Просыпаю зубами над спящей «small cross».
И как Ричард с рукою упорной средь звезд, И как верный Личарда в очах световых, У возгорлия раннего выспренний крест Из песчинок попутных и слез даровых На ее новоселье в хоромы и в грозд Той лозы колченогой, для которой борозд
Самолет заварной городского ума Не водил, и не клялся сибирской тоской, А в зеленых разводах словесность сама Провожала действительно мудрой рукой; И наверное, незачем знать напрямик, На какой указала в верховье родник.
Потому что без песен, шум воскрылий прожив, Обойдемся вполне и обходимся, но, Если свет, за которым всеобщий прилив, Отстранить в беловатых очей полотно; Это то же, что вырвать свободу-беду В зрелом требище сада у тельца на виду.
Все цветы отовсюду, как алчущий взгляд, Собирают росу в алкогольной молве! Даже выбранный мед поглощенный подряд Растлевает гремящую крепость на две; И как парным орлам на фронтонах не млеть, Точно так же и нам не вкушать, но довлеть.
3
Воин — ворон. Вельветовой пахоты сор Задувается и в почтении мчится. Изнутри произносится древосекущий топор. Умозрительный гвоздь на ладони краснится.
Голоса послушают себя, но сверкается меч. И горчит одинокая ярость в запрете. Только нет ни кровей, ни оврага, чтоб лечь; Смерть отдельна, как в Ветхом Завете.
Разделяй, но и чересполосицу режь. Одержимую хорду проследуй! И за солнечным словом волшебную брешь Воздымай во едину победу.
В удалении дерзком от вечных очес Приближается взгляд поцелуя; Надвигается поле с цветами и лес, Покоряясь, любя, но воюя.
И когда листокрылая дрожь со спины Опрокинет глаза, как на плаху, На коричневый пень возле хвойной стены, Воспою: «Прах и пепел пияху...».
И в немотствии позднем возможет душа, Богатящийся голос оставив, Шелестеть, поклоняться, скорбеть не спеша, Поздравлять и проснуться поздравив.
Ибо явь зто то, что до нитки назвал, И в мерцаньи лесной паутины, Отразился, одумался, вспомнил и впал В содержащие небо картины.
Ну а ими растоплена печь полудня В корчах часа, в неделе забвенья, Точно так же, как если бы рвали меня Изнутри, в глубине озаренья.
Но и духа недуга в судьбе золотой Пребывание ярости ради, Это та же горячка на вечный убой, Что содержит мечту о награде.
Молодеют пространные муки лица, Начинается зрячая яма, Снисхождение тела с резного крыльца, Встреча Солнца, всходящего прямо.
|
|
|
|
© borislichtenfeld |